Игорь Гамаюнов - Именем закона. Сборник № 2
— Но куда же мы с нею денемся? — возразил Бодлевский.
— Оставим здесь.
— Здесь… Она нам будет мешать, она может выдать нас.
Ковров оглядел его с нескрываемым презрением и тихо, отчетливо промолвил ему:
— Не выдайте вы нас, любезный друг! А она — женщина, обязанная нам спасением жизни, арестантка, приговоренная в Сибирь, — она нас не выдаст, лишь бы вы не проболтались в нежную минуту вашей княгине Шадурской.
Бодлевский вспыхнул от негодования, однако молчал и ушел в подызбище, не принимая более никакого участия в происходящем.
Бероева лежала на лавке, по-прежнему закутанная в плед Коврова.
— Эх, брат, как же ты так плошаешь! — с укором заметил он Катцелю и обратился к хлыстовке: — Матушка Устинья! В бога ты веруешь?
— Штой-то, мой батюшка, еще не верить-то! Верую! Хрестьяне ведь!..
— Ой ли?.. Ну, коли «хрестьяне», так и поступай же по-християнски! Постель-то у тебя мягкая?
— Мягкая, батюшка, пуховичок ништо, хороший.
— Пуховичок хороший, а больного человека на голой лавке допускаешь лежать! Эх ты, «верую»! Уступи, что ли, Христа ради, постель свою.
— Бери, мой батюшка, бери. Христос с тобой! Я рада. Болящего, сказано, посети.
— То-то же! Так вот и походи за нею, пока выздоровеет.
Ослабевшую Бероеву перенесли в другую горенку на постель Устиньи Самсоновны. Старуха раздела и укутала ее в теплое одеяло. Ковров меж тем озабоченно ходил по смежной горнице.
— Ее третьего дня на Конную вывозили — я случайно прочел в «Полицейских», — шепотом заметил граф Каллаш.
— Да? — отозвался доктор. — О, теперь я понимаю: это была летаргия от нервного потрясения. Субъект для меня весьма интересный — поштудирую, — заключил он, потирая от удовольствия руки.
— Мерзавцы… негодяи… барчонок… — шептал меж тем про себя Сергей Антонович, хмуро сжимая брови от какой-то неприятной мысли, и вдруг круто подошел к Катцелю. — Слушай, — начал он ему совершенно серьезно и строго. — Эта женщина всеми своими несчастиями главнейшим образом обязана тебе. Ты ее убил, ты же и воскресишь ее. Ступай к ней!
Но Катцель и без того уже засуетился над изысканием первых пособий: приказал Устинье нагреть самовар, спустился в подызбище и вытащил оттуда баночку спирту да бутылку лафиту.
— Ну, а вам, ребята, спасибо за то, что отрыли! — неожиданно обратился Ковров к Фомушке и Гречке, которые почтительно стояли у дверей. Бывший капитан золотой роты нагнал-таки на них порядочного страху. — Вот вам обещанная водка! — продолжал он, кидая им два империала. — А теперь скажите-ка мне, каких это фармазонских денег искали вы?
— Неразменного рубля, ваше сиятельство, — поведал Фомушка-блаженный.
— Дурни! — покачав головою, улыбнулся Сергей Антонович. — Тебе бы, собачий сын, о разменных рублях следовало думать, а ты черт знает о какой чепухе!
— Грешен человек, ваше сиятельство, и плоть моя немощная, — с покаянным сокрушением вздохнул блаженный.
— А ты, кажись, будешь человек годящий, — обратился Ковров к Фомкину товарищу. — Хочешь на меня работать? Внакладе не останешься, лучше всяких фармазонских денег будет. Согласен, что ли?
— Рады стараться, ваше сиятельство! — охотно согласился Гречка, который, впрочем, в глубине души своей подумал: «А все же, черт возьми, надо раздобыться фармазонским рублишкой».
В душе его смутно и больно щемило от неудачи.
— Ну, теперича с глаз долой! Ступайте дрыхнуть себе, — отпустил обоих Сергей Антонович и осторожно, на цыпочках отправился в комнату, где лежала Бероева. — В искусство ваше я верю, — шепотом обратился он к Катцелю, горячо сжимая его руку, — и… если вы — человек, умоляю вас, спасите ее: у нее дети ведь!.. А нас она, поверьте, не выдаст. За это уж я берусь.
Доктор улыбнулся, кивнул головой и, ответно пожав руку Коврова, опять наклонился над больною, принявшись за свои скудные наличные средства помощи: для него она, больше чем прежде, представляла теперь любопытный в научном отношении субъект, и поэтому он с великой охотой готов был упорно истощать над нею все усилия и все свое искусство.
— Ну, что? — опять войдя через час времени, спросил его Сергей Антонович.
Доктор Катцель самодовольно вытянулся и, вскинув на него торжествующий взгляд, промолвил тихо и внятно:
— Спасена!
Примечания
1
Так в документе. — Авт.
2
Alter ego — другое я (лат.).
3
М. Горький «На дне».
4
Рапид — особый метод киносъемки, в результате которого изображение на экране движется подчеркнуто медленно.
5
Персональный компьютер.
6
Ракетная установка.
7
Возникла некая нравственно-этическая ситуация, когда герой как бы обязан принять определенные функции государства на себя — поскольку само государство не справляется с этими функциями (с точки зрения Хожанова).
8
Печатаются в сокращении.
9
…его задержали дела (франц.).
10
А в ожидании его мы поговорим, выпьем кофе, если вам угодно, сударыня! (франц.)
11
Вы не откажетесь? (франц.)
12
Генеральша фон-Шпильце — содержательница притона и весьма значительное лицо в петербургском уголовном мире.
13
Он ничего не знает, будьте покойны (франц.).
14
Простите… я вас покину на один момент… Простите, сударыня! (франц.)
15
Ну, что вы скажете, господин Катцель? (нем.)
16
Очень хорошо, очень хорошо! (нем.)
17
До свиданья! (нем.)
18
Да, я думаю… (нем.)
19
До свиданья! (нем.)
20
Юлия Бероева хочет объясниться с князем Шадурским и получить содержание на ребенка, о котором мужу сказать не может. Для этого она приходит на маскарад и ищет встречи с Шадурским.
21
Не горячитесь, сударыня (франц.).
22
Извините, сударыня, положение обязывает! (франц.)
23
У Бероевой был старинный петровский рубль, память о ребенке.
24
Гречка и Фомушка, два мелких уголовника, вообразили, что рубль покойной Бероевой — «фармазонский», то есть приносящий «воровское счастье». Они решают этот рубль добыть.
25
Селитра — солдат, преимущественно так называются солдаты этапных команд, конвоирующие преступников.
26
Чужие глаза не увидят, не заметят.
27
Ковров и Каллаш — представители «верхнего» уголовного слоя Петербурга, постоянно действующие персонажи романа; у хлыстовки Устиньи их «рабочее» место. Знают эту избу и Фомушка с Гречкой. Так происходит встреча, которая решает судьбу Бероевой.
